подняли борьбу против перегибов в заготовительной кампании. Однако эта борьба против перегибов, совершенно необходимая и законная, особенно в связи с посевной кампанией, не должна прекратить наш нажим по части хлебозаготовок[645].

Результат нового раунда чрезвычайных мер был явно обескураживающим. Молотов прямо признает это на июльском пленуме ЦК:

— За последние месяцы мы порядочно испортили успехи, достигнутые нами усилением общественно-политической работы в деревне в начале года, так как в последние месяцы были затронуты так называемые «страховые запасы» хлеба у части середняков, что сопровождалось в некоторых районах применением чрезвычайных мер в отношении этой части среднего крестьянства[646].

Недовольство хлебными трудностями и эксцессами заготовительной кампании было массовым, оно прокатилось также по крупным городам и затронуло армию. В Кабарде в выступлениях протеста приняли участие 30 тысяч человек, в Николаеве — 1,5 тысячи. В Семипалатинске пятитысячная толпа ворвалась в здание горисполкома, разгромила магазины. В очередях за хлебом раздавались самодельные листовки с призывами к свержению власти коммунистов. Безработные громили биржи труда. В армии, состоявшей в основном из селян, нарастали «крестьянские настроения», подстегиваемые письмами из дома[647].

Теперь уже сторонники Бухарина не видели возможности поддерживать сталинскую политику. Марецкий и Астров выступили в «Правде» со статьями о приоритете индивидуальных крестьянских хозяйств, о необходимости не только ликвидировать перегибы, но и отказаться от экстраординарных мер вообще. Сталинская команда начала разворачивать кампанию против «правой угрозы», пока еще не называя имен.

Именно на этом, начальном этапе открытой полемики Молотов отбыл в отпуск, который провел в компании коллег в Мухалатке. Микоян писал своей супруге в Москву: «Мы с Молотовым ездим верхом, играем в теннис, в кегельбан, катаемся на лодке, стреляем, словом, отдыхаем прекрасно»[648]. Политика тоже никуда не исчезала. 4 июня Молотов предложил в повестку дня предстоявшего пленума ЦК — в дополнение к международным и аграрным делам — «поставить и доклад о всеобщем обучении — иначе опять упустим год, сверстаем бюджет без выделения необходимых средств для этого дела»[649]. Так впервые вопрос об образовании стал предметом специального рассмотрения на пленуме.

Самым примечательным в летней переписке генсека с его заместителем было то, что в ней не было ни слова о правых. И это несмотря на то, что 1 или 2 июня Бухарин направил Сталину письмо с предложением полностью пересмотреть политику партии в деревне: «Наши экстраординарные меры… идейно уже провалились, переросли в новую политическую линию, отличную от линии XV съезда»[650]. Однако у Сталина негативных эмоций это письмо не вызвало. Почему? Ответ дает письмо Сталина Молотову от 10 июня: «Мне кажется, что за июнь — июль удастся собрать без Украины не более 20-ти, максимум — 25 млн пудов. Между нами будет сказано — этого нам, оказывается, хватит вообще для основных нужд»[651]. У генсека появилась уверенность, что прежние панические виды на урожай не оправдались, а значит, нет необходимости в чрезвычайных мерах. Именно так понял начальника Молотов. «С хлебом, значит, выкрутимся. Это хорошо. Однако теперешние нормы снабжения явно тяжелы. Ты прав, что мы проморгали план снабжения. Надо было раньше взяться за его урезку»[652].

В Москву Молотов вернулся 21 июня, и в тот же день — сразу на Политбюро. Разница с доотпускной обстановкой почувствовалась мгновенно. Высшая партийная инстанция была расколота.

Глава четвертая

ТВОРЕЦ «ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА». 1928-1930

Сидели бы мы, как дураки, как жалкие либералишки, без хлеба, без промышленности, с разваленной деревней.

Вячеслав Молотов

Против правой оппозиции

«Россия не испытала бы многих постигших ее ужасных несчастий, если бы ее повели правые коммунисты, а не Сталин»[653]. Эти слова меньшевика Николая Валентинова, подавшегося из Москвы в Париж как раз в 1928 году, рефреном повторяют множество авторов. Что ж, очень может быть. Никому не дано знать, что случилось бы с СССР в 1930-1940-е годы, откажись его руководство от ускоренной индустриализации, коллективизации и курса на построение социализма в одной стране в ущерб мировой революции. Исторические альтернативы не проверяемы. Более уместна постановка вопроса: а был ли у бухаринцев шанс повести страну?

Такие знатоки эпохи, как В. Л. Данилов и Е. Н. Гимпельсон, уверены, что «бухаринская альтернатива» изначально была обречена на поражение, поскольку к концу 1920-х годов соотношение сил в руководстве партии, а значит и страны, было полностью в пользу сталинского большинства[654]. Как реальные шансы правых оценивал ведущий биограф Бухарина американец Стивен Коэн: «Весной и ранним летом 1928 г. политическое могущество правых должно было выглядеть вполне внушительным; это опровергает мнение о том, что Сталин уже являлся к тому времени всесильным Генсеком, каким он сделался в последующие годы»[655]. Представляется, в июне 1928 года, когда началась открытая схватка, ничего не было предрешено. Но исход битвы решился очень быстро — уже после июльского пленума ЦК, — хотя сама она еще продолжалась.

Бухаринцы не были беззащитными мальчиками для битья. Они контролировали правительство, центральные наркоматы — Госплан, Наркомфин, Наркомзем, Наркомтруд, Наркомпрос, у них были сильны позиции в спецслужбах. Глава ОГПУ Менжинский поддерживал генсека, но два его первых заместителя — Ягода и Трилиссер склонялись к правым, а сам Бухарин был членом коллегии ОГПУ, причем самым влиятельным. Одиннадцатимиллионные профсоюзы справедливо считались вотчиной Томского. Как-то он, находясь подшофе, шепнул Сталину на ухо: «Скоро наши рабочие начнут стрелять в вас, так будет»[656]. У правых были рычаги воздействия на институты, формирующие общественное мнение, включая высшие учебные заведения (через Наркомпрос) и средства массовой информации: Бухарин и его молодняк держали в руках крупнейшие центральные газеты. На стороне Бухарина стояло руководство Московской партийной организации во главе с Углановым. Были основания рассчитывать на поддержку со стороны Украинской и Северокавказской организаций, где недовольство политикой хлебозаготовок было наивысшим.

Какова была цель правых? Прежде всего завоевать большинство в высших партийных органах. Об этом, как о само собой разумеющемся, скажет Томский на XVI съезде ВКП(б):

— Борьба внутри ЦК, борьба за свою линию внутри партии, независимо от того, какие бы формы эта борьба ни принимала, не могла идти иначе, как за завоевание большинства[657].

О механике и арифметике завоевания большинства Бухарин расскажет Каменеву. В ЦК правые рассчитывали на 30 голосов (общая численность ЦК — 71 человек) и предполагали, что столько же будет у Сталина при нейтралитете остальных. В Оргбюро правые, учитывая позиции москвичей и профсоюзников, имели даже большинство. В Секретариате ЦК у